Красный вал [Красный прибой] - Жозеф Рони-старший

Пьер Август Дютильо, человек раздражительный и все преувеличивающий, поражал чрезмерной подвижностью своего лица. При самом легком волнении, его брови прыгали, щеки надувались, как у волынщика, или становились пустыми, как полоскательная чашка, ноздри трепетали, как крылья, морщины бороздили лоб. Его глаза сверкали возмущением. Подобно собакам, бешено натягивающим свою цепь за изгородью, так и он бросался на невидимого врага. Этому наивному человеку противники его представлялись не иначе, как бесчестными людьми, все друзья являлись для него чистыми, героическими и великодушными личностями. Его часто можно было видеть бегущим вдоль улиц с развевающейся курчавой бородой. Он походил тогда на мстителя или человека, увлеченного преследованием.

Дютильо жил один в двух маленьких комнатках. Он громоздил книги и брошюры на полу и на мебели; он читал книги с какой-то дикой страстью. С течением времени ему удалось образовать себя. В его мозгу роилось множество понятий, он правильно конструировал свои фразы, он отличался вежливостью, столь же стремительной, как его гнев, при поклоне его шляпа падала ниже колен, а сам он сгибался, точно охваченный резью; у него было предубеждение против тех, кто недостаточно вежливо отвечал на его поклон. Он не был несчастен, так как был внутрнено убежден, что правосудие в конце концов свершится, но он все же страдал, не встречая настоящего человека. Он верил в Пикара, в Золя, в Жореса и даже в отца Комба: они обманывали его ожидания, но, чем именно, он не мог об'яснить ни себе, ни другим.

Леонард Топэн, колодезный мастер, жил со своей матерью, старой прачкой времен второй империи. У него были черные кудри, блестящие от сала, и на голове своей, твердой, как камень, он разбивал орехи, ломал дубинки, раскалывал доски, разрывал веревки. В его круглых глазах выражалось веселье и спокойствие, он не знал прошлого, игнорировал будущее, вертелся в настоящем, как веселый щенок, и начинал находить все прекрасным с самого рассвета, когда старуха подавала ему его чашку кофе и тартинки с маслом.

Он любил и солнце, и дождь, и если иногда работа надоедала ему, то гораздо чаще он испытывал гордость от сознания, что он мощными ударами разбивает комья земли. Так как он был небольшого роста, то сила казалась ему особенно ценным даром. Во всем он соблюдал порядок и меру, которая заключается в том, чтобы не слишком изнуряться работой, так как рабочий не должен давать "обезьянам" больше, чем позволяет мудрость. Те, кто старается чрезмерно работать, были, по его мнению, предателями. Таким образом день Топэна был полон очаровательных перерывов. Он то смотрел, как работает его сосед, то давал им советы.

Леонард, будучи завсегдатаем кабачков, проводил вечера в приятной атмосфере алкоголя, трубок и папирос, там он тихонько варился в собственном соку и не знал ничего более прекрасного, чем конторка, свет электрических лампочек, бокалы и бутылки, похожие на рубины, топазы и гранаты. Чаще всего Топэн хранил молчание; он пил белое вино, по двенадцать су за литр, но никогда не выпивал более трех полуштофов. Иногда он соглашался перекинуться в карты. Ему часто в разговорах приходилось высказывать свое мнение: он не умел говорить спокойно, он ревел, бил себя по коленям, по груди, или ударял кулаком по прилавку, его щеки пылали, его опасная голова описывала круг, как будто он готов был пробить ею животы, но это было только простой мимикой с его стороны.

Семья Боссанжей жила в маленьком домике, прислоненном к маленькому холмику и окруженном невозделанной пустошью. Дом этот был стар, достаточно обширен и неудобен. Собственник в течение многих лет ждал выгодного покупателя и сдавал его за низкую плату, лишь бы только не требовали ремонта. Боссанжи занимали верхний этаж, а Перрего нижний. Эти две семьи были в родственных отношениях, благодаря тому, что мадам Боссанж и мадам Перрего были сестрами.

Адриен Боссанж страдал от необходимости носить кривые, потерявшие свой блеск, башмаки. Он менял рубашки по субботам, а не по воскресеньям, считая это более аристократичным. Ни один человек не доводил так далеко искусство не загрязнять своего пластрона. Он чистил свой костюм желчью быка и знал десятки секретов, чтобы поддержать "внешний вид". Семь или восемь раз в день он мыл руки. Столько усилий не проходило даром: даже когда его жакет начинал блестеть, как листовое железо, даже тогда Адриен казался чистеньким, как кошка. Этот мелкий служащий происходил из медленно разорявшейся семьи. Его предки были крупными коммерсантами и промышленниками. Его деды были еще богаты, но не имели уже состояния своих предшественников: банк одного из них медленно разорялся, другой не мог поддержать благосостояния прядильной фабрики. Отец Боссанжа умер, оставив долги, так что Адриен в двадцать два года остался под угрозой нищеты. Он был дельным работником. Так как он охотно подчинялся дисциплине, то Патрю, хозяин торговли семенами, к которому он поступил на службу, скоро привязался к нему и начал его выделять. В принципе Боссанж решил занять место среди буржуазии. Благодаря Патрю, его сбережения к двадцати семи годам оказались в три раза больше, чем он ожидал. И он отыскал в предместий Сен-Жак прелестный магазин семян, в котором два увечных старика торговали очень бойко, благодаря соседству садовников, птицеводов, куроводов и любителей голубей.

Адриен детально изучил дело, приобрел магазин частью на наличные, частью в кредит и был в двух шагах от счастья. В глубине лавочки виднелись мешки с турецкими бобами, горошком, овсом, конопляным семенем, рожью, просом, луковицами гиацинта и тюльпанов, мешечки с семенами, овощами или фруктами, пучечки ржи, гречихи, маиса, сухих трав, корней и клубней. Дверь быда низенькая, выкрашенная кармином и закрывавшаяся только вечером. Под низким потолком царил запах гумна.

Боссанж помогал добрякам с большим проворством, делая пакетики и насыпая их полной мерой. У него был тонкий слух и драгоценный дар понимать нескольких людей, говорящих одновременно. Он нравился аккуратностью своего серо-рыжого костюма, подобранного под цвет растительной пыли, и своим лицом, которое, несмотря на слишком короткое расстояние между круглым подбородком и круглым черепом, не было лишено приятности, благодаря подвижности черт и самому удивительному репертуару улыбок.

Это были восхитительные дни. Адриен любил семена; по вечерам он покуривал трубку, зимой у печки, летом на пороге, откуда он смотрел, как опускались вечерние сумерки. Накапливая день за днем гроши, он возвращался понемногу к социальному положению своих дедов-буржуев. Цифры танцовали ему сарабанду и пели ему свои сказки. И тут он совершил гибельную ошибку.

В одно веселое воскресенье Адриен обольстил красивую девушку, Адель, дочь ремесленника, при таких обстоятельствах, когда было довольно трудно этого не сделать. Он поправил дело, и это было началом катастрофы. Муж и жена не имели ничего общего, их вкусы были так же различны, как их язык; Адель безумно любила резкие духи, ее движения были не ритмичны, и хотя она мечтала о буржуазности, ее честолюбие мирилось с таким оркестром идей и желаний, который наводил уныние на Боссанжа.

Он не смел принимать у себя людей своего класса. В отдаленном кафе он встречался с несколькими приятелями, скучными и однообразными, подле которых он наслаждался прелестью общения с равными себе.

Если бы пришло богатство, Адель без сомнения изменилась бы внешне и научилась бы держать вилку. Но судьба преследовала их. Торговля квартала переживала критический момент, появилась конкуренция, и со времени своей женитьбы Адриен стал меньше нравиться своим клиентам. Разорение приближалось все быстрее.

Пришлось продать лавочку и после долгих мытарств поступить счетоводом на шоколадную фабрику некоего Жоффара.

Приближался четвертый десяток, опасные сумерки, когда вырисовываются черные дыры. Появились и дети, семья обитала в угрюмом вертепе. Адель сохранила свой необузданный нрав. Безразличная к пыли, привыкшая к запаху горшков, неряшливая, плохо одетая, она плыла по течению, как корабль без руля и без ветрил. Несколько чашек кофе, немного анисовой водки, несколько пирожных на сале погружали ее в состояние блаженства.

С появлением на свет первого ребенка, она перестала уделять время своей прическе, эта дикая растительность признавала, казалось, только удары граблей и заставляла сгибаться шпильки. Когда Боссанж делал ей замечание, она не сердилась, она даже извинялась. Но на слова мужа она не обращала никакого внимания, они отскакивали от нее.

Дети были здоровыми мальчуганами. Старший, Арман — мальчик с большим чистым лбом и карими глазами, в которых светилась жизнерадостность и особенная проницательность, до двенадцати лет был грубым животным, другом бродячих собак. Младший брат, Марсель, более дикий и буйный, всегда принимавший участие в заговорах маленьких индейцев предместья, обращал на себя внимание необычайной величины глазами. Они раскрывались, как глаза льва и в полутьме блестели, как светляки. Чтобы не быть побежденным в борьбе, этот маленький мальчик применял самые жесткие приемы, он, казалось, мог убить своего противника. Очень бледный, но одаренный железным здоровьем, с острыми зубами и готовый всегда сыпать сарказмами и оскорблениями, он обладал добрым сердцем и героически защищал слабых.